Мужеложство и демография. Записка М.Ломоносова «О размножении и сохранении российского народа»

В 1761 году великий русский ученый, поэт и философ Михаил Васильевич Ломоносов (1711 – 65) пишет записку «О размножении и сохранении российского народа», предназначенную для императрицы. В центре его внимания – демографическая проблема. Пространства Российской империи огромны, но на них живет несоразмерно малое количество людей. Как исправить ситуацию?

Среди прочего, русский просветитель обрушивается с критикой на своих заклятых врагов – клерикалов и религиозных мракобесов.

В частности, Ломоносов возмущается обычаем постригать в монахи молодых священников-вдовцов. Как известно, в православной традиции для белого духовенства нет обета безбрачия, в отличие от духовенства черного, то есть монашеского. Но именно репродуктивный потенциал молодых людей, еще способных подарить отечеству столь необходимых ему детей, не дает покоя Ломоносову.

«Вошло в обычай, что натуре человеческой противно (противно ли законам, на соборах положенным, не помню), что вдовых молодых попов и дьяконов в чернцы насильно постригают, чем к греху, а не ко спасению дается повод и приращению народа немалая отрасль пресекается. Смеш­ная неосторожность! Не позволяется священнодействовать, женясь вторым браком законно, честно и благословенно, а в чернечестве блуднику, прелюбодею или еще и муже­ложцу литургию служить и всякие тайны совершать дается воля. Возможно ли подумать, чтобы человек молодой, живучи в монашестве, без всякой печали, довольствуясь пищами и напитками, и по всему внешнему виду здоровый, сильный и тучный не был бы плотских похотей стремле­ниям подвержен, кои всегда тем больше усиливаются, чем крепче запрещаются? Для сих причин кажется, что моло­дым вдовым попам и дьяконам надобно позволить второй брак и не постригать прежде лет пятидесяти или, сняв чин священства, позволить быть мирскими чинами. Сюда ж надлежит и пострижение молодых людей прямо в монахи и монахини, которое хотя в нынешние времена и умалилось пред прежними, однако еще много есть излишества, особ­ливо в Малороссии и при синодальных школах. Взгляды, уборы, обходительства, роскоши и прочие поступки везде показывают, что монашество в молодости не что иное есть, как черным платьем прикрытое блудодеяние и содомство, наносящее знатный ущерб размножению человеческого рода, не упоминая о бывающих детоубивствах, когда законопреступление закрывают злодеянием. Мне кажется, что надобно клобук запретить мужчинам до 50, а жен­щинам до 45 лет». ¹

Гомофобия Ломоносова в представленном фрагменте имеет демографическое обоснование: его претензия к мужеложцам заключается в том, что, вступая в связи друг с другом, они не способствуют воспроизводству населения России. Кроме того, гомофобия используется русским ученым в его борьбе с идейными оппонентами – реакционным духовенством, и становится, тем самым, частью его антиклерикальной доктрины.

В гомофобии Ломоносова важно также отсутствие собственно религиозной основы, как, например, мифа о Содоме и Гоморре. Таковыми для него являются скорее православные монастыри, плодящие, по его мнению, мужеложцев и развратниц по всей России. Гомофобия становится у Ломоносова секулярной, квазинаучной идеологией: примечательно, что ученый приходит к ней через исследование демографических проблем.

Любопытен аргумент русского просветителя: обет безбрачия противен природе и делает монаха «мужеложцем». Так гомофобия приобретает свое «натуралистическое» обоснование: гомосексуальность не ведет к продолжению потомства, а, следовательно, есть зло. Здесь очевидно пересечение с жесткой гетеронормативностью Просвещения с ее жесткими гендерными ролями мужчины и женщины.

Примечательна риторика Ломоносова: монашество мужчин репродуктивного возраста противно «натуре человеческой», то есть той самой «разумной природе», лежащей, согласно философии Просвещения, в основе бытия.

Гетеронормативность Ломоносова имеет практический и наукообразный характер. Ломоносова заботит судьба конкретного государства и рост народонаселения конкретной страны. Однако здесь русский просветитель не может обойтись без гетеронормативных клише и стигматизации тех, кто в них не вписывается. Бичуя «блудодеяние и содомство» он указывает именно на их «знатный ущерб размножению человеческого рода».

Важно и другое: гомофобные обвинения Ломоносова направлены против клерикалов. Фактически русский ученый утверждает, что монашество и духовенство, в целом, являются рассадниками гомосексуальности. Ученый признает, насколько распространена гомосексуальная практика в широких слоях российского общества: духовенства и связанного с ним крестьянства. И ответственность за распространение этого мужеложства и содомии, столь пагубных, с его точки зрения, для демографии, лежит как раз на духовенстве.

В этой злободневности записки Ломоносова – ее политизированность. Она направлена против политических и идеологических врагов Ломоносова: клерикальных реакционеров. Да и сам адресат записки – российская императрица – делает ее политическим документом.

Вполне вероятно, что здесь мы имеем дело с одним из первых проявлений политической гомофобии в истории России. В записке Ломоносова гомосексуальность становится ярлыком, который он навешивает на политического противника – православное духовенство. Впоследствии то же самое будет делать ученик Ломоносова Иван Барков в своих антиклерикальных сатирах.

Ломоносов предлагает проводить в отношении клерикалов запретительную политику: в частности, существенно повысить возраст пострига в монахи и монахини. И обосновывает он ее, в том числе, аргументом о засилье мужеложцев в православных монастырях.

Представление о монашестве и христианском обете безбрачия как демографической угрозе очень свойственно социальной мысли Просвещения с его антиклерикальным пафосом. Идеи Ломоносова созвучны мыслям французского философа-просветителя Шарля Монтескье (1689 – 1755), писавшего в своем романе «Персидские письма» («Lettres persanes») (1721) о том, что католическая церковь сама противится размножению человеческого рода, так как предписывает своим священникам безбрачие.

Герои романа Монтескье – персидские дипломаты, находящиеся во Франции. В своей переписке с соотечественниками они сообщают о «странностях» нравов, обычаев, общественного устройства и религии французов – католичества, которое вводит обет безбрачия для белого духовенства (целибат):

«Я нахожу, что их ученые очевидно противоречат сами себе, когда говорят, что священен не только брак, но и целибат, который ему противоположен; не говоря уже о том, что исходя из фундаментальных принципов и догм, благо есть всегда лучшее.
Число людей, исповедующих целибат, поражает. Отцы обрекают на него детей с колыбели: сейчас они вступают в него с четырнадцати лет.
Этот обычай уже уничтожил больше людей, чем болезни и самые кровавые войны. В каждом монастыре находятся вечные семьи, которые никого не рожают, и которые живут за счет других. Эти монастыри всегда открыты, словно бездны, которые поглощают будущие поколения». ²

Как видим, Монтескье пишет о том же, о чем и Ломоносов, хотя и в более яркой, образной манере: институт религиозного безбрачия (целибат) и монашества, в целом, есть опасность и угроза для человечества, так как не ведет к рождаемости. Монтескье говорит, что монастыри «поглощают будущие поколения». Ломоносов пишет, что из-за монастырей «приращению народа немалая отрасль пресекается».

Любопытна отсылка Монтескье все к тому же фундаментальному принципу Просвещения – «благо есть всегда лучшее», то есть рационально понимаемый порядок бытия. Его демография, как и у Ломоносова, имеет рациональный гетеронормативный смысл.

Как и Ломоносов, Монтескье предъявляет церкви политические претензии: он делает ее ответственной за социальный паразитизм и едва ли не «геноцид» будущих нерожденных поколений. В этом Монтескье так же антиклерикален, как и Ломоносов – он обращается к церкви как к своему политическому врагу. Как и Ломоносов, Монтескье исходит в своей антиклерикальной критике из блага государства и нации, в целом, чья численность и мощь зависят, по мнению обоих просветителей, от высокой рождаемости.

Так же непреклонен в критике института монашества другой великий французский просветитель, писатель и философ Дени Дидро (1713 – 84). Его роман «Монахиня» («La Religieuse») (1760) является шедевром антиклерикальной литературы Просвещения. В нем Дидро, как и Ломоносов, предлагает ввести жесткую государственную политику в отношении монастырей:

«Мне кажется, что в хорошо управляемом государстве, напротив, должно быть сложно вступить в монастырь и легко из него уйти», ³ — говорит героиня романа, страдающая от того, что ее в юном возрасте постригли в монахини против ее воли.

И здесь мы подходим к очень важному гомофобному аспекту, представленному в записке Ломоносова, – вопросу о причинах гомосексуальности, а вернее – представлению о гомосексуальности как результате «искажения», «уродования», «извращения» сексуальных влечений в человеке благодаря монастырской жизни. Эта мысль сближает записку Ломоносова с романом Дидро.

Постриг молодых людей обоего пола в монашеский сан является, по мысли Ломоносова, путем ко греху – «блудодеянию и содомству». И именно потому, что для молодых людей естественны половые влечения и плотская любовь. Они не могут им противостоять. Ломоносов реалистично смотрит на мир. «Взгляды, уборы, обходительства, роскоши и прочие поступки» все равно сделают свое дело, и молодая плоть найдет себе удовлетворение: не с женщиной, так с мужчиной.

Сила сексуального влечения прекрасно осознается Ломоносовым, и здесь его представления о сексуальности схожи с картиной вечного коитуса всех со всеми, которую мы находим в произведениях Ивана Баркова (1732—1768). Ломоносов так же, как и Барков, требует выхода этим сексуальным влечениям, и запретами, по его словам, их не обуздать: «Возможно ли подумать, чтобы человек молодой, живучи в монашестве, без всякой печали, довольствуясь пищами и напитками, и по всему внешнему виду здоровый, сильный и тучный не был бы плотских похотей стремле­ниям подвержен, кои всегда тем больше усиливаются, чем крепче запрещаются?»

Правда, в отличие от своего ученика-порнографа, Ломоносов, как истинный просветитель, предлагает куда более умеренные рамки для реализации этой бурной сексуальности, а именно: институт брака. «Моло­дым вдовым попам и дьяконам надобно позволить второй брак», — призывает он. По его мнению, нельзя устанавливать запреты на сексуальные влечения молодых людей, но реализовывать их следует в рамках гетеронормативной матрицы, выраженной в институте гетеросексуального брака.

Ломоносов опасается, что сила сексуального влечения у молодых людей найдет себе «неправильный», гомосексуальный выход. По его мнению, монашество в молодости – это путь в гомосексуальность именно из-за гиперсексуальности молодых людей, причем обоего пола.

Идея гомосексуальности как «неправильной» трансформации сексуального влечения представлена в романе Дидро «Монахиня».

В нем рассказана история молодой девушки Сюзанны Симонен, насильно постриженной в монахини. В одном из монастырей в нее влюбляется настоятельница, которая всячески ищет с ней телесной близости. Сюзанна решается рассказать об этом священнику отцу Морелю.

В диалоге Сюзанны и Мореля излагаются важные идеи, раскрывающие смысл демографической и антиклерикальной гомофобии просветителей, включая Ломоносова. Приведем их слова:

«— Но разве вольности и ласки одной женщины могут быть опасными для другой?

Никакого ответа от отца Мореля.

— Разве я  не та же, что и тогда, когда пришла сюда?

Никакого ответа от отца Мореля.

— Разве я не продолжила бы быть сама собой? В чем же зло любить себя, говорить себе об этом, доказывать себе это? Ведь это так нежно!

— Это верно, — сказал отец Морель, поднимая глаза, которые он держал опущенными во время моего разговора.

— И это обычное дело в монастырях? Бедная моя настоятельница! В какое состояние она впала!

— Это плачевное состояние, и я боюсь, она уже не владеет собой. Она не была создана для своего звания; вот что случается рано или поздно, когда противостоят общей склонности природы: это стеснение толкает ее к разнузданным влечениям, которые тем более сильны, чем более необоснованны; это некий род безумия.

— Она безумна?

— Да, и станет еще более безумной.

— И вы полагаете, что такая судьба ждет тех, кто находится в положении, для которого они не предназначены?

— Отнюдь нет; среди них есть те, кто прежде умирают; есть те, чей гибкий характер готов жить так долгое время; есть те, которых некоторое время поддерживают их большие надежды.

— Но какие надежды есть у монахини?

— Какие? Прежде всего, те, чтобы реализовать свои желания.

— А если уже нет никакой надежды?

— Те, что однажды откроются двери; что люди откажутся от странности заточать молодых живых существ в гробницах, и что монастыри будут отменены; что пожар сожжет дом; что стены обители падут; что кто-нибудь их спасет». ⁴

Здесь мы сталкиваемся с представлением о гомосексуальности как нарушении гетеронормативности, как противоречии этой «естественности», этому общему закону природы, как извращении желания. Причем происходит это, по мысли Дидро, в результате «стеснения» естественного желания в рамках монастырской жизни, то есть ограничения гетеросексуального желания.

Получается, что любвеобильная женщина, не предназначенная для жизни в монастыре, в силу стеснения ее «природных» желаний становится лесбиянкой.

О том же пишет Ломоносов: «Монашество в молодости не что иное есть, как черным платьем прикрытое блудодеяние и содомство». Ломоносов солидарен с Дидро в том, что «разнузданные влечения» обычно усиливаются в человеке по мере их «необоснованности».  «Стремления похоти», по его словам, «всегда тем больше усиливаются, чем крепче запрещаются».

Словом, для обоих просветителей гомосексуальность является «извращением» естественного сексуального влечения.

Для Ломоносова, как и для Дидро, монастыри – это «гробницы» для молодых людей, полных жизни и сексуальных желаний.

Однако Дидро идет значительно дальше умеренного антиклерикала Ломоносова: он предлагает уничтожить эти «гробницы», упразднить монастыри, сжечь их, разрушить их стены.

Такая радикальность, безусловно, чужда Ломоносову. Его политика в отношении монастырей, искривляющих, с его точки зрения, гетеронормативность и делающих мужчин мужеложцами, намного умеренней. Он лишь предлагает повысить возраст вступления в монастырь: «надобно клобук запретить мужчинам до 50, а жен­щинам до 45 лет».

Как просветитель, Ломоносов «надзирает и наказывает». Недаром его рецепт звучит строго и четко: «надобно запретить». Здесь Ломоносов – убежденный консерватор. Впрочем, консерватизм Ломоносова остается светским, «научным» и антиклерикальным.

Вполне вероятно, что Ломоносов мог заимствовать эту логику «взаимосвязи» мужеложства и рождаемости у немецкого философа Кристиана Вольфа (1679 – 1754), лекции которого он слушал еще студентом Марбургского университета. Вольф, будучи самым значительным философом Германии середины 18 века, как и Ломоносов, был убежден, что сексуальные желания толкают мужчин к мужеложству (наряду со скотоложством), отвлекая от их основного предназначения: вступить в брак ради продолжения рода. «Многие скорее пошли бы на соитие такого рода, чтобы  утолить свои плотские вожделения, нежели вступить в брак, из-за трудностей брачного состояния», ⁵ — сетовал немецкий философ.

При этом записка Ломоносова не направлена непосредственно против мужеложцев. Она лишь предъявляет им две претензии: в том, что они не способствуют рождаемости («приращению народа немалая отрасль пресекается»), и в том, что они участвуют в церковных службах («мужеложцу литургию служить и всякие тайны совершать дается воля»).

В отличие от Дидро, Ломоносов не называет гомосексуальное влечение «неким родом безумия». Он не призывает ввести санкции против мужеложцев. Скорее, по его мысли, это необходимо сделать в отношении монастырей, которые их плодят.

Гомофобия Ломоносова значительно мягче, умеренней. Она не имеет агрессивный и репрессивный характер. Да и общегражданских законов, карающих за мужеложство, в современной ему России еще не было, в отличие от Франции времен Дидро или Германии времен Вольфа.

В гомофобии Ломоносова уже просматриваются политический, социологический и демографический аспекты. Феномен демографической гомофобии, возлагающей на гомосексуалов ответственность за низкий уровень рождаемости в обществе, до сих пор широко распространен среди российских консерваторов.

Речь идет об абсолютизации гетеросексуальных, нацеленных на продолжение рода актов и распространение их на всех. Следовательно, гомосексуальные акты, равно как любые квир-акты (под которые юстиция того времени классифицировала мастурбацию, анальный секс и т.п.), оказываются вне моральных норм и вне закона. Хотя, повторимся, сам Ломоносов не призывает ввести наказание за гомосексуальность как таковую.

От Ломоносова идет консервативная линия отношения к гомосексуальности в русском Просвещении. Продолжатель ломоносовского антиклерикализма Иван Барков образует другую, либертарную линию, которая попытается оправдать мужскую гомосексуальность и бисексуальность как неотъемлемую часть сексуальной жизни.

 

Автор: Николай Баев